Магия греха [Двойная жизнь] - Вера Кауи

Она плакала, пока были слезы, но, когда вместо них начались просто глухие хриплые рыдания и из сухих глаз уже больше нечему было течь, она заговорила с ним... В ее голосе чувствовались искренность и откровенность, смешанные с определенной долей горечи и нервозной усталости.

– Все началось, когда мне было одиннадцать. После смерти мамы отец сказал мне, что я должна заменить маму во всем. Я еще не полностью понимала, что он имеет в виду, но смогла понять, что тут что-то не так. Когда я как-то робко сказала об этом отцу – потому что задавать ему какие-нибудь вопросы и настаивать на своем мнении было очень опасно, – он объяснил мне, что все то, что другие люди считают неправильным, необязательно должно быть неправильным для него, и вообще, раз он мой отец, то все, что он говорит, всегда правильно. Я старшая дочь, жена умерла. Следовательно, я должна занять ее место. Мало того, что я обязана была вести все хозяйство, он заставил меня спать с ним ночью.

Опустошенность и безразличие, звучащие в ее голосе, свидетельствовали о долгих годах полного душевного одиночества, когда не знаешь, к кому обратиться за помощью и как справиться с невзгодами, навалившимися на ее слишком юные плечи.

– Он приходил не каждую ночь. Очень скоро я поняла, что, как только проявлю непокорность, последует жестокое наказание. Обычно он запирал меня на ночь в темном подвале, привязав за руки к металлическим прутьям высокой решетки и оставляя в таком висячем положении порой по нескольку часов. Я еле могла касаться пола пальцами ног. Поначалу я кричала, но он никогда не возвращался, и я научилась ждать молча. Он никогда не бил меня, у него не было привычки применять силу для достижения цели. Вся его жестокость заключалась в его характере и эмоциях. Только став взрослей, я поняла, что моя мать умерла не только от обширного склероза, но и от духовного одиночества. Когда я еще была очень маленькой, она, бывало, играла на пианино и пела мне песни, но отец любил, чтобы в доме была тишина, поэтому очень скоро у нас перестали звучать песни и музыка. Под влиянием отца она медленно увядала, как фотография, оставленная на долгое время на солнечном свету. Все обязательно должны были следовать его инструкциям, все в доме делалось только по его указаниям. Во время моих месячных, когда он не мог использовать меня, как обычно, – в этих вопросах он был щепетилен, – он учил меня удовлетворять его другими способами, особенно он любил минет. Если я болела, он был чрезвычайно предусмотрителен и внимателен, постоянно контролировал давление, проверял температуру и всякое такое... Когда я забеременела, причем я до сих пор не понимаю, как это произошло, потому что он каждое утро давал мне пилюли и следил за тем, чтобы я их проглатывала, так вот тогда он сам сделал мне аборт. После аборта, когда он оставил меня одну приходить в себя, наступила очередь моей сестры. Ночью меня разбудили ее крики и плач. Когда я прибежала в ее комнату, сестры там не было. Она лежала с отцом в его большой двойной кровати, но дверь оказалась закрытой. Я стучала, кричала и плакала, пока он не вышел. Он сказал, что нечего устраивать спектакль, и спустил меня в подвал. Вот тогда мне впервые и пришла мысль о том, чтобы заявить на него куда следует. Мне было семнадцать лет, и наши отношения продолжались уже шесть лет. Я не могла позволить ему погубить еще и сестру. А в одно прекрасное утро, после очередного насилия, я вышла на улицу и направилась в социальную службу. Там я честно рассказала им все, что он вытворял. Я сообщила, что он только что переспал со мной и что доказательство этого находится внутри меня. Меня осмотрели и провели экспертизу. Потом, когда отец куда-то ушел, мы пришли домой, я показала им подвал и попыталась упросить Маргарет сознаться в том, что он сделал с ней. Она... она пыталась говорить, но не смогла и повторяла только одну фразу: «Папочка делал больно, папочка делал больно...» Они осмотрели и сестру и остались ждать отца. – Тихий голос Нелл замер в тишине комнаты.

Марк молча прижал ее к себе еще крепче, чтобы она почувствовала, что он рядом. Наконец она продолжила:

– Отец ничего не отрицал. Он говорил им то же самое, что и мне: он абсолютно прав. Он мой отец, а я – его дочь. И никто – никто – не имеет права указывать ему, что он может, а что не может делать со своей собственной дочерью в своем собственном доме. Когда его уводили, он сказал мне: «Я разочаровался в тебе, Элеонор. Я думал, что научил тебя хоть чему-то».

Нелл закрыла глаза. Она выглядела смертельно уставшей. И тем не менее ей хотелось закончить.

– Меня поместили в приют. Когда я узнала, что Маргарет в безопасности и отец никогда не сможет до нее добраться, я убежала. Просто засунула в сумку все свои вещи и те деньги, что у меня были. Мой дом и так называемая жизнь в нем остались позади. Я приехала в Лондон и уже здесь стала тем, чем и была для своего отца. Но для него я была бесплатной проституткой, здесь стала получать за это деньги. Я не умела ничего, кроме как готовить, убирать, стирать и шить. На улице я провела более двух лет, после чего меня нашла Элизабет. Все остальное вы уже знаете. – Она снова часто заморгала, чувствуя, что вот-вот заплачет.

Состояние полной безысходности и безнадежности семнадцатилетней девушки, по ее глубокому убеждению, запятнанной развратным поведением отца, настолько поразило Марка, что он невольно поставил себя на ее место и ужаснулся тем испытаниям, что ей пришлось пережить в одиночку за все это время. Марк почувствовал, будто у него что-то застряло в горле, и он не мог сглотнуть. И что-то защипало в глазах. «О господи, – подумал он, – а я-то думал, что уже все повидал на своем веку».

– Ну-ну, все в порядке, успокойтесь, – пробормотал он, крепко прижимая Нелл к себе и слегка укачивая. – Теперь вы в безопасности. Со мной нечего бояться. Я обещаю вам...

Казалось, что эта выплеснувшаяся наружу смесь боли и отчаяния, долгие годы невидимая постороннему глазу, копившаяся в ее душе, создала между ними невидимую, но необычайно прочную связь.

– Спасибо, что вы рассказали это мне, – мягко проговорил он. – Спасибо, что вам нужен я.

Но она уже ничего не слышала, потому что буквально за несколько секунд провалилась в глубокий нервный сон.

Нелл проспала около трех часов. Пойдя за покрывалом, Марк увидел в ее спальне небольшой шкаф с различными спиртными напитками. Решив, что она была бы не против, он налил себе «Уайлд Терки». У Нелл была неплохая библиотека, но, немного поколебавшись, он все-таки выбрал триллер об американской полиции. В книге все было так не похоже на его повседневный каторжный труд. Откуда-то появились кошки, и по их громкому мяуканью стало ясно, что животные сильно проголодались. Стивенс нашел банку с кошачьей едой, разделил ее на две части и налил молоко в обе миски. После вкусной еды кошки вернулись в гостиную, где стали умываться и облизывать друг друга; потом их внимание привлекла спящая хозяйка, которую им непременно надо было осмотреть со всех сторон, потому что она совсем не шевелилась. Проделав это, кошки запрыгнули к нему на кресло, и, пока Блоссом удобно устраивалась на коленях, Бандл забрался Марку на плечи и улегся на подушке, лежавшей у него за спиной. Марк чувствовал, как тихо урчит моторчик внутри огромного пушистого шара.